Джон Хиггинс возвращается в снукер, отбыв шестимесячную дисквалификацию.
В своем интервью он рассказывает Тому Инглишу, как повлияла эта история
на его семью.
Джон Хиггинс-старший готовится к Телфорду. Он
спрашивает своего мальчика о проживании, интересуется, какие там
условия, надеется, что в отеле, где они остановятся, будет лифт, что он
болеет, и все такое.
«У них ведь там есть лифт, правда, сынок? Должен быть лифт».
И
что делать, когда отец, сражающийся с раком, начинает так говорить,
когда понимает, что не сможет быть с тобой, когда ты вернешься в игру,
трехкратным чемпионом мира, но полным сомнений после шестимесячной
дисквалификации, в городе Хамм на северо-западе Германии, когда он
соглашается, что никак не сможет поехать на турнир в Праге через неделю,
однако будет в декабре на чемпионате Великобритании в Телфорде, он
обязательно будет там, с тобой, так же, как когда-то в Уишоу много лет
назад, когда ты был всего лишь ребенком с большими мечтами?
Он
говорит, что поедет, но, конечно же, нет. Не сможет. Как бы сильно он не
хотел, но он просто не в состоянии. Ты знаешь это и, может быть, он
тоже это знает. В глубине души. Но не говорит. Это храбро, правда? Что
же это, как не ярчайшая демонстрация отцовской любви?
Джон
Хиггинс-младший сидит в тихом отеле в Ботвелле и рассказывает об отце, о
матери, о жене, детях, своих братьях, своих друзьях – и о тех, кто
пытался разрушить его жизнь. Слезы сменяются улыбкой. Он вспоминает, что
на этой неделе его возвращение в Германии, и как он планировал дорогу
до Хамма: с рвением, со смаком.
А сейчас? «Честно говоря, немного тревожусь, – улыбается он.
– Сначала было, «Так, я еду в Германию и всем им покажу», но сейчас,
когда этот день все ближе, это похоже на визит к дантисту.
Договариваешься о встрече, но когда время приближается, ты думаешь «О,
нет». Я немного нервничаю, как ко мне отнесутся игроки. Но это то, с чем
я должен буду справляться».
Все шотландцы были за него, говорит он. Потом поправляется: «Ну,
большинство». Он получал сообщения со словами поддержки от других
игроков, когда ужас ситуации становился все сильнее, и это для него
очень многое означало. «А потом получаешь другие письма от других
игроков, после оглашения результата, не особенно благожелательного ко
мне. Было бы намного приятнее, если бы это письмо пришло, когда ты был
еще в процессе».
Он осторожничает. Не хочет злиться, не
хочет, чтобы это на него давило, не хочет выигрывать на этой неделе в
Германии, на следующей неделе в Праге, и на следующий год в Шеффилде, не
хочет показывать тем, кто пытался его обидеть, что он уязвлен. Он не
хочет быть таким.
«Гнев и сдерживаемые эмоции, когда
пытаешься быть как можно спокойнее, это не лучшее сочетание. Я хочу
выигрывать ради моей семьи, как всегда».
«Думаю, я осторожничаю с
людьми, там, где этого сейчас не нужно. Возможно, это так. Люди, может
быть, просто хотят выпить кофе и спросить, как у меня дела, а я
чувствую, что строю между собой и ними барьер. Раньше такого никогда не
было, никогда. Я не хочу меняться. Я не держу обид. Это просто не я.
Некоторые вещи нужно держать в себе, но я не могу позволить себе злиться
из-за этого. Если это случится со мной, значит, они победили. Они
изменили меня как личность и победили».
Важно запомнить,
что тогда произошло с «News Of The World». В мае этот таблоид открыл
общественности итоги своей аферы, целью которой был Хиггинс. Его
менеджер Пат Муни манипуляциями и обманом привез его в Киев под
предлогом встречи с бизнесменом (замаскированным репортером Мазером
Махмудом), который намеревался сделать инвестиции в будущее снукера. Уже
на самом пороге Муни сказал Хиггинсу, что эти люди могут говорить с ним
об азартных играх. Именно тогда игрок впервые понял, что происходит
что-то сомнительное. И был напуган.
Чтобы выбраться из той
комнаты как можно скорее, он соглашался со всем, что те говорили, в
частности, сдать четыре матча за деньги на неких будущих неопределенных
турнирах. Его сняли на пленку в обществе аферистов, а на следующий день
«News Of The World» уже называли его жуликом. У него голова пошла
кругом. В тот вечер он отправился к родителям, чтобы предупредить их о
надвигающейся буре, уверить, что не сделал ничего плохого. И на
следующее утро, когда историю предали огласке, его отстранили от игры на
время расследования.
Кий оказался в шкафу сразу после того, как
Стив Дэвис победил его в апреле на чемпионате мира, и оставался там
пять месяцев. Он не мог даже смотреть на него.
«Было бы
неправильно сказать, что кий – моя жизнь, потому что моя жизнь – это моя
жена, трое моих детей и моя семья, однако в некотором роде он
действительно представлял мою жизнь, как символ того, как я обеспечиваю
мою семью».
Дома в гараже у него стоит стол для пула, где его старший сын, девятилетний Пирс, любит поиграть время от времени.
«Он
просил меня поиграть с ним, но даже тогда я не мог заставить себя взять
кий в руки. Не мог даже поиграть в пул с сыном. Мне говорили: «Ладно,
Джон, мы верим тебе, почему бы тебе не потренироваться в клубе?» Но я не
мог. Я просто бил по шарам, не было тому ни конца, ни цели».
«Кажется,
я все эти пять месяцев ни разу не поспал нормально. Ни разу. Временами,
сидя ночью без сна, я шел в Интернет, посмотреть, что происходит.
Многое было сказано. Но это просто утомительно. Гуглишь все подряд, и
видишь кое-что дурное. Дениз была моей опорой. Двое наших младших детей,
Клаудия и Оливер, точно не знали, что происходит, но Пирс знал. Сказали
пару слов в школе. Дети есть дети, они же не понимают, что говорят? Он
вернулся домой немного расстроенный. Мы с Дениз сели рядом с ним и
постарались объяснить, что некоторые люди говорят плохие вещи о его папе
в газетах, а он сказал: «Ты мне их покажешь, и я им врежу». Дети могут
заставить тебя сделать что угодно. Могут заставить смеяться и плакать,
все эмоции сразу».
В начале сентября после всестороннего
изучения всех доказательств самые серьезные обвинения против Хиггинса
были полностью разрушены Дэвидом Дугласом, бывшим высокопоставленным
офицером полиции, который расследовал это дело от лица WPBSA. Трибунал
под руководством Иена Мила КА недвусмысленно и ясно оправдал Джона
Хиггинса – и похоронил Пата Муни. Вместо длительной дисквалификации
Хиггинс был отстранен на шесть месяцев и оштрафован на 75 тысяч фунтов
за несообщение о предложении сжульничать. Милл заявил, что поверил
всему, что говорил Хиггинс, и мало чему сказанному Муни, и что
единственной виной игрока была его глупость, и более ничего.
«Когда
я услышал вердикт, то почувствовал лишь чистую радость. Я играю в
снукер с девяти лет и это все, что я, собственно, знал когда-либо в
жизни. Я думал об этом, прежде чем был вынесен вердикт, что его [снукер]
могут у меня отобрать. Я просто онемел. Услышал, как он сказал «шесть
месяцев», и мало что слышал потом. Только позже узнал о штрафе. Я не
слушал. То есть, снукер – это воздух, которым ты дышишь. Если бы он
сказал, три или четыре, или пять лет, или что-то вроде – мне был бы
конец».
Сюжет этой истории жесток. После радости от
осознания, что его карьера и репутация чисты, он снова был ввергнут в
пучину отчаяния менее чем через день, с новостью об ухудшении состояния
здоровья отца.
«Глядя на него сейчас, после всего, я просто
не могу это описать. Не могу. Просто не могу. Мы все знали, что он в
плохом состоянии. Он уже довольно давно прибывал в плохом состоянии, за
несколько месяцев до того, как началось все это дело с «News Of The
World». Он прошел три или четыре курса химиотерапии и всегда оставался
оптимистом. После нескольких курсов он по-прежнему заглядывал в паб и
выпивал несколько рюмок по пути домой. Он держался, он был сильным».
Но за несколько месяцев до того, как все началось, ему стало хуже.
«Когда
это случилось, я не знаю, кажется, это отобрало у папы часть его
боевого духа. Он всегда был рядом, до болезни. Всегда со мной, оберегал
меня. Кое-кто высказывался в прошедшие годы по этому поводу. Он был моим
менеджером, и звучало что-то вроде «Ох, его отец никогда не обеспечит
ему заработка вне игрового стола», и другие менеджеры подходили ко мне с
предложениями «Я мог бы сделать для Хиггинса это и мог бы сделать то».
Отец всегда был рядом, чтобы держать на расстоянии тех, кого нужно было
держать на расстоянии. Думаешь, что достаточно взрослый, что сам знаешь,
куда тебе идти, но временами – просто не знаешь». «Папе
было очень плохо, когда мы забрали его из больницы сразу после
вынесения вердикта. Однако в последние несколько месяцев все очень
изменилось. Он стал намного лучше есть. Говорит о поездке в Телфорд. Я
знаю, знаю. Он никак не сможет поехать, но он спрашивает об отеле и
организовывает номера. Он такой, он все устраивает. Но врачи ведь не
боги? В конце концов, они могут только поставить диагноз».
«Вот
еще забавно. Он дома по-прежнему спорит с мамой. Голос его слабый, но он
все равно спорит. Мама иногда расстраивается, и я говорю: «Мам, ну это
же папа, такой вот он, ты замужем за ним уже больше сорока лет и не
изменишь его сейчас». Она отвечает: «Знаешь, ты прав». Он из старой
гвардии отцов. Таких уже нет».
Он не говорит, во сколько ему это обошлось, но речь идет о серьезных цифрах. Но он не хочет углубляться в это сейчас.
«Это
никогда не было моей целью. Деньги и прочее в таком духе. Никогда не
было для меня важным. Я был бы и не против, если бы пришлось отдать все.
В смысле, я вырос в Уишоу, и это не так, как родиться с золотой ложкой
во рту*. Я никогда не отбивался от рук».
Спрашиваешь,
о чем он сожалеет, и он отвечает, что о многом. Очень многом. О том,
например, что был недостаточно сильным человеком. И о прочем, помимо
этого.
«Это дорого мне обошлось и это отметина, от которой
я, наверное, никогда не смогу избавиться. Надеюсь, что избавлюсь, но не
уверен. Я просто хочу вернуться, снова играть, и может быть, люди
увидят, кто я есть на самом деле».
А кто он есть? Он такой
же, как и всегда. Отец, сын, муж, чемпион; хороший парень, оказавшийся в
плохой ситуации, и освобожденный правдой. Он получил свою карьеру
обратно, и не сомневайтесь, что он затребует обратно и потерянные
титулы. Ради отца.
* Родиться и расти в богатом семействе.
В Буддизме есть такая штука, как сутра сердца, так вот она помогает вам понять мудрость.
