Он всегда был худшим из всех плохих парней снукера, он не выиграл ни одного турнира в течение уже 18-ти лет, он впадает в ярость при первой же встрече, и все равно Алекс Хиггинс остается народным любимцем. Почему? Саймон Хэттенстоун заглянул на темную сторону Урагана.

Мы в дороге с Алексом «Ураганом» Хиггинсом, легендарным снукеристом, выдающимся скандалистом и развалиной. Точнее, не в дороге: Хиггинс объявил, что не намерен покидать свой номер до часу дня. Уже день, и через полчаса он должен подписывать копии своей новой автобиографической книги в Эдинбурге.

Вряд ли есть спортсмен, замешанный в большем количестве скандалов, чем Ураган Хиггинс. Джордж Бест, Майк Тайсон? Даже не соперники. Были времена, когда Хиггинс бил головой судей на матчах, или ударил свою подружку феном, или угрожал убить своего земляка-североирландца Дэнниса Тэйлора, или чуть не покалечил приятеля своей дочери, или выпил полпинты одеколона, который ему налил его духовный брат Оливер Рид, или переспал с незнакомкой накануне собственной свадьбы…

И потом, конечно же, снукер. Хиггинс бы и остается Народным Чемпионом – несмотря на то, что не выигрывал ни одного турнира уже 18 лет и вообще не играл в рейтинговых турнирах с 1997-го года, когда его рейтинг упал до 156-й строчки. Но никогда еще не было человека с таким точным прозвищем. Он играл как ураган, его темперамент был ураганом. Но нем было больше, чем просто скорость и безрассудство – элегантность, эмоции, мысль, стиль, инстинкт и бесстрашие, которые так легко перешли в нигилизм. В свои золотые годы, в 70-80-х, он всегда был на обложках, все знали Урагана Хиггинса. Он был бы идеальной моделью для любого уважающего себя импрессиониста: во рту сигарета, в руке кий, лицо дергается, шмыгает нос, кривятся губы, и он танцует у стола, как Фред Астер.

Многие игроки достигли большего – Рэй Риардон, Стив Дэвис, Стивен Хендри – но поклонники снукера всегда любили плохих парней, беспокойных гениев, игра которых шла из глубины их души. Их было трое, за все годы: Алекс Хиггинс, Джимми Уайт и Ронни О’Салливан – и Хиггинс был «худшим» из них. Никого так не обожали и так не презирали. Писатель Гордон Берн говорил, что Хиггинса, наверное «самый нежеланный британец для любого отеля в любой точке земного шара». Билл Борроуз, написавший хорошую биографию игрока после того, как нашел невозможным работать с Хиггинсом над официальной версией его жизни, сказал, что единственные, кто любил Алекса Хиггинса – это те, кто его ни разу в жизни не встречал.

Он выиграл два мировых чемпионства и только пять других значительных турниров. Он выплатил штрафами столько же, сколько заработал призовыми, как обычно – после того, как ударил этого игрока или того рефери; он спустил в пабах, наверное, больше, чем выиграл, и определенно больше, чем выиграл – проиграл у букмекеров. Он был дважды женат, имел множество интрижек с некими блондинками, жил с «девушкой из эскорт службы высокого класса». У него двое взрослых детей. В последние годы он обанкротился и серьезно заболел – рак горла. Он вернулся в Белфаст, где живет сейчас в муниципальной квартире, и его спутниками являются только упаковки «Гиннеса», свертки и нелюбовь к компаниям.

Хелена, его публицист, работающий на издательство ‘Headline’, выглядит нервной и усталой. Он говорит, что денек будет нелегкий. Хиггинс уже сказал ей, что не будет разговаривать со мной. Когда мы заходим в отель, мимо проплывает призрак в фетровой шляпе – худой, брюки-трубочки, замшевое пальто, шарф, прикрывающий шрам на горле. Я рискую:

«Привет, Алекс!» – радостно говорю я.

Молчание. Он презрительно смотрит на меня и садится. Хелена благодарит его за то, что так быстро присоединился к нам. «Мы собираемся подписывать книги, и мы подумали, может, Саймон выпьет с вами позже?»

Он уставился на нее. «Мы думали! Мы думали! Ни хрена мы не думали!». Хиггинса всегда было очень сложно слушать, он говорил как человек, который слишком много смотрел «Крестного отца». А сейчас, после рака горла, его еще сложнее понять. «Когда я пью, я пью сам». Он смотрит на расписание, бормочет «Двенадцать, f***ng тридцать» и с неожиданной силой бросает его в Хелену.

В холле Waterstone собралась небольшая очередь поклонников, но Хиггинс, кажется, не видит их. Он тыкает пальцем Хелене в лицо, хватает ее за руку и тащит прочь. Это ужасно. Я смотрю на них, словно парализованный. Он брызжет ей слюной в лицо: «Ты, чертова тупая су..». Я хочу его ударить. К черту интервью. Но я этого не делаю – просто смотрю.

Хелена освобождается. Она словно утратила рассудок, и наверняка у нее останется синяк, но она собирается с духом.

«Думаю, лучше, если я буду держаться на расстоянии. Он сегодня не в настроении».

Что творится в голове Урагана? Откуда такая ярость? Да, мы читали об этом давным-давно, обо всех матчах и отношениях, которые заканчивались насилием, но увидеть это лично – шокирует. Это потому, что он так много потерял? Потому что ему так больно? Или просто потому, что Алекс Хиггинс провел свою жизнь, причиняя всем боль, потому что он просто не умеет по-другому?

Он садится и начинает подписывать книги. У него очень красивый автограф, изящный. К каждой подписи он добавляет смайлик – занятно, потому что сам он никогда не улыбается. Улыбался, когда у него были зубы. Перед молодым Хиггинсом было невозможно устоять, даже несмотря на припадки ярости. И не последнюю роль в этом играла его улыбка – мальчишеская, сексуальная, дьявольская, чисто ирландская. Женщины любили его, пока не узнавали его получше. Сейчас же, кажется, ему ужасно больно осознавать, во что он превратился. Сегодня он вставил искусственные зубы, но ему неуютно и они ему мешают.

Его книга – депрессивное чтение. Любовь вырвана из каждого романа, радость – из каждой победы. Каждый год оканчивается хуже, чем предыдущий. Он страдает из-за смерти родителей, женщины приходят и уходят, и он обвиняет других в своих падениях. Единственный трогательный момент – когда он признается, что написал эту книжку чтобы купить кучу зубных имплантов, словно это все, что ему нужно, чтобы вернуть молодость и надежду.

Он подписывает книжки, рисует смайлики, и постоянно смотрит на часы. Где-то в полвторого он останавливается. Фотограф ожидает нас в Кафе Ройал за углом. Однако Хиггинс явно не собирается туда, он срывается с места и убегает.

Это становится смешно. Нас собралось уже шесть человек – я, фотограф, его помощник, Хелена и Марк из издательства, и Норри, водитель – и мы все обыскиваем эдинбургские пабы, ищем Хиггинса. Безуспешно. Доходит до того, что я стою в центре города, и кричу, свернув ладони рупором: «Алекс Хиггинс, где вы?» Ничего.

Где-то через час Норри, единственный, с кем разговаривает Хиггинс, получает телефонный звонок. Хиггинс согласился сфотографироваться. Фотограф и его ассистент бегут вниз по улице, с камерами и освещением, прибегают совершенно запыхавшись.

«Есть прекрасное местечко для съемки в Кафе Ройал», - говорит Мартин, надеясь переубедить его.

«Кто пьет в Кафе Ройал?» - ухмыляется Хиггинс.

Перед встречей с Алексом Хиггинсом я говорил с Ронни О’Салливаном. В детстве его героем был Стив Дэвис, потому что он всегда выигрывал, но Ронни обожал Хиггинса за его безрассудство. Он говорит, что Хиггинс хитер, невероятно умен и довольно безумен. «Каждый раз, когда он заходил в комнату – там все менялось. Было в нем что-то пугающее. Рядом с Алексом невозможно было расслабиться».

Несколько лет назад, на турнире в Белфасте Хиггинс сказал О’Салливану, что хочет, чтобы он нанял его тренером. Ронни дал понять, что не хочет. В три часа ночи его разбудил телефонный звонок.

«Я тогда делил комнату с моим другом Майки, он и взял трубку и спросил: «Кто это?»
- Алекс.
- Что тебе нужно? Сейчас три часа ночи.
- Я просто хотел поговорить с Ронни.
- Он спит, сейчас три часа ночи.
- Мне нужно только три минуты?
- Что ты от него хочешь? Яйцо сварить? Он спит, ты не сможешь с ним говорить.
- Нет, - говорит Алекс, - я хочу только, чтобы ты передал ему кое-что от меня.
- Ладно.
- Скажи ему, пусть идет в ж….»

О’Салливан ухохатывался, рассказывая мне эту историю.

Александр Гордон Хиггинс весил около двух килограммов, когда родился в протестантском Белфасте в 1949-м году. «Мелкий и хилый, и одновременно – сильный». Его отец, тоже Алекс,был невежественным трудягой, мать, Элизабет, работала уборщицей, собирала помидоры и управляла семьей. Он была боссом, а Алекс был ее золотым малышом.

К двенадцати годам он прогуливал школу, проводя все время в Джэмпотском снукерном клубе, где обыгрывал на деньги взрослых игроков.

Его первой любовью были лошади и он хотел стать жокеем, поэтому в 15 лет он пошел работать в конюшни Эдди Риви в Бееркшире. Беда была в том, как говорила Джослин, жена Риви, «Алекс хотел обчищать местных букмекеров, а не конюшни». Он ел слишком много шоколада и пил слишком много пива, чтобы из него получился жокей. Так что к тому времени, как он ушел, он весил чуть больше 40 килограмм и нацеливался на снукер. В 22 года он выиграл чемпионат мира с первой попытки, побив Джона Спенсера 37-31 в финале. Тогда матчи длились неделями, а сам турнир, собственно – целый год. Его не показывали по ТВ, а призовые Хиггинса составили 480 фунтов.

Наконец, мы сидим в пабе. Я спрашиваю, можно ли включить диктофон. Он снимает шляпу – и меня шокирует его лысина. И обвисшие щеки. Но его пальцы такие же длинные и элегантные, как и были. Он отрывается от страницы, посвященной бегам, и смотрит на меня поверх своих профессорских очков. «Зачем? Я не собираюсь ничего тебе говорить».

Господи. Я сижу здесь, в руке Гиннесс, и чувствую, что с меня хватит. Я вспоминаю, как ребенком смотрел игру Алекса Хиггинса, каким он тогда казался потрясающим, как и сам плакал, когда он выиграл второй чемпионат мира в 1982-м и привел на сцену свою жену и ребенка, и как я хотел, чтобы он выигрывал, даже когда у него пошел спад.

Я достаю бумагу, пытаюсь забыть о нем, допиваю пиво. Чем больше я его игнорирую, тем сильнее он открывается. Алекса Хиггинса невозможно интервьюировать, он взрывается, если прерываешь его поток сознания.

«Сейчас по ТВ столько дерьма. Единственная приличная вещь – Патрик Мур. Ну еще кое-что из старых программ», - вдруг говорит он.

Я говорю ему, что в детстве мой папа как-то взял меня в его клуб в Манчестере.

A: "У меня не было клуба"

S: "Ладно. Вы играли в клубе возле Риалто?"

A: "Да."

S: "Я его любил. Помойка."

A: "Нет, не помойка. Думаю, ты ходил в другой клуб. Прости…Саймон, так? Будь это помойкой, я бы там не играл."

S: "Снукер сейчас коррумпирован?"

A: "Зерна были посеяны очень давно. Игра умирает. Ты согласен, что игра умирает?"

S: "Есть только один игрок, которого хотят смотреть."

A: "Ронни, очевидно."

Он говорит, что презирает тех, кто руководит игрой, до сих пор. Вспоминает, как вернулся в 1987-м, отбыв годичную дисквалификацию после того, как ударил того чиновника. В Блэкпуле было пусто, он играл сам, потому что билеты были слишком дорогими.

«Я предложил снизить цены на билеты, до 1 фунта за вход. Сказал, что в WPBSA полно всяких козлов, которые ничего не делают, ну так почему бы не послать их торговать билетами? Они сказали, что это сильно трудно. Если бы я не играл, точно сам бы встал и пошел распространять эти чертовы билеты и звать людей смотреть игру».

Он пытается говорить полными предложениями, но часто закашливается в платок, и начинает сначала.

Хиггинс всегда был игроком. Даже когда зарабатывал хорошие деньги (в снукере он заработал три миллиона фунтов), однако всегда его можно было найти в пабах, играющим со всеми желающими.

«Я всегда играл на пару фунтов. На пятерку, на десятку. Как в гольф».

S: "Вам не хватает игры?"

A: "Конечно. Здоровья у меня нет. Если бы все было нормально и я был здоров, до сих пор бы оставался в топ-32".

S: "Вы выглядите лучше, чем пару лет назад."

A: "Я выгляжу чертовски лучше, дайте мне шесть месяцев, и я может и вернусь. Я думаю о том, чтобы взять несколько ребят на учебу, или сыграть с несколькими пристойными игроками, и посетить некоторые турниры в Престатине. Хотя сейчас толку из этого не будет, мой кий не готов».

S: "Когда вы в последний раз держали кий в руках?"

A: "Примерно месяц назад. Сделал брейк в 100 и в 116. Ладно, иди купи нам еще быстро полпинты, перед уходом."

Хиггинс стонет о том, какое дерьмо его книга, как его подвел наемный писатель, и как его подвел весь мир. В этот момент звонит Ронни (я его попросил). Я передаю телефон Хиггинсу, он явно воспрянул духом. «Привет, Ронни, как дела? Все в порядке в голове? Я выгляжу ужасно. И вообще, почему ты не взял меня в тренеры, вместо Риардона? Я знаю, что ты делаешь неправильно…не скажу, пока не возьмешь меня на работу. Дело в том, что я может сыграл бы в квалификациях в этом сезоне, и был бы не против поиграть с месяц в клубе с хорошим столом, с тобой, тогда я скажу тебе и остальное, что не так с твоей игрой… Я тогда был слегка нервным…Ладно, Рон, ладно».

Думаю, Ронни как раз напомнил ему тот раз, когда Хиггинс позвонил ему в 3 часа ночи и сказал, чтобы он катился к черту.

Что же сделало его народным чемпионом?

A: "У меня была хорошая улыбка, и у меня были зубы."

S: "Ваша болезнь…"

A: "Мне по-прежнему нужно проверяться каждые шесть недель."

Мои вопросы становится более несвязанными, чем его ответы. Он так влияет на людей. Я спрашиваю, сводит ли снукер игроков с ума – тьма, нет свежего воздуха, сидеть в кресле, ждать, напряжение. «Только меня». Он говорит, что большая часть игроков слишком скучны, чтобы сойти с ума.

S: "Это снукер сделал вас таким, или вы просто такова натура?"

A: "Думаю, я довольно прилежный ученик. Если бы у меня были другие корни, я бы занялся наукой, думаю. Я мог бы быть совершенно другим человеком."

S: "Вы всегда были бойцом?"

A: "Что, на кулаках? Нет, я был слишком мал. Поэтому пытался стать жокеем."

S: "Вы не настолько малы"

A: "Саймон, ты дурак, что ли? Когда мне было 15, я весил семь стоунов, в обычный ребенок 11 лет в те времена весил около девяти. Я привык держать голову низко, потому что в классе было с полдюжины здоровяков, которые запугивали учеников. Но я всегда был на один шаг впереди."

S: "Как?"

A: "Я знал, как избегать проблем."

S: "Как?"

A: "Я мог примирить эти чертовы распри."

Что случилось с Алексом Хиггинсом, великим примирителем?

Пора ехать на презентацию книги в Глазго. Норри, водитель, говорит Хиггинсу, что он может сесть спереди и курить, потому что сзади нет пепельниц. Хиггинс по-джентльменски берет пепельницу со стола в пабе и передает мне.
«Вот, это тебе. Так что ты тоже можешь курить в машине».

Мы едем в Глазго. Хиггинс сидит на переднем сиденье, курит, просматривает газету и комментирует новости дня.

Экс-футболиста Энди Грея разнесли в пух и прах в «Сан», за то, что он, будто бы, выпрашивал деньги у женщин.
«Читал про Энди Грея? Он, бля, опозорился. Первая страница. Я его встречал много лет назад и думал, что он хороший парень. Я знал, что он был любимчиком женщин, но не подумал бы, что он докатится до такого. Это было на одной гулянке, где вечно начинаешь вспоминать прошлое. Я всегда стеснялся в общении с женщинами. Я бы никогда такого не сделал. Ни сейчас, ни когда у меня еще были зубы».

Хиггинс передает мне газеты или протягиваю только одну страницу, чтобы я посмотрел. Я ужасно устал и уже не в силах слышать его голос, но он обещал мне нормальное интервью через полчаса в Глазго.

«Запиши, Саймон. Меня бесит, что мне так и не дали MBE или OBE. Мои родители так бы этим гордились, и мои зрители тоже. Напечатай: почему Алексу не дали OBE? Это позор. Никто не работал столько, чтобы сделать снукер популярным спортом, как я. А они дают ордена крикетистам. Тьфу».

В Глазго я бегу в уборную, а когда выхожу – вижу, что Хиггинс идет в паб. Следующий раз, когда я увидел его в тот вечер, был на презентации книги в «Бордерз». Сейчас его настроение получше. Пока он подписывает книги, его спрашивают, нужно ли ему что-нибудь принести? «Пинту Гиннеса через 10 минут».

Давние поклонники Хиггинса пришли высказать ему свое почтение. Хелена все еще держится на расстоянии, я тоже. Многие из драк Хиггинса в бытность его игроком начинались когда рефери нарушали его пространство. «Не подходи ко мне ближе, чем на шесть футов», - любил говорить он.

Кто-то вспоминает, как Хиггинс отыгрался с 7-0, чтобы победить Стива Дэвиса 16-15. Хиггинс почти улыбается. «Жаль, мы тогда не сыграли еще 15 фреймов, тогда я бы победил 30-15».

Томми Стивенсон показывает татуировку на руке, на ней изображены кубок чемпионата мира и слова «Ураган Хиггинс».

«Я увидел его на показательном матче с Стивом Дэвисом в 1981-м, - говорит Томми, - и пошел сделал эту татуировку. Я сказал ему: следующий чемпионат мира – твой, Алекс, и так оно и было». Четверть века спустя он по-прежнему говорит эти слова как пророк.

Хиггинс с нежностью подписывает снукерный биток для маленького мальчика, дует на него, чтобы надпись высохла, и показывает, как правильно держать его. «Подержи его так 10 минут, и будет нормально». И все это время он постоянно смотрит на часы, убедиться, что не просидит ни секунды больше, чем оговоренный в контракте час, несмотря на то, что он продает собственную книгу.

Ровно в 7-30 он останавливается. Поднимаю глаза – он исчезает в лифте. Думаю, не побежать ли за ним, но нет ни сил, ни желания. Через полчаса звоню ему на мобильный, слышу, как играет музыка, разговаривают люди, почти чувствую запах в том пабе, где он сидит.

«Я в отеле, - говорит Хиггинс. – В спальне, отдыхаю».

«Вы не хотите дать мне интервью, что пообещали раньше?»

«Нет, мы уже говорили в машине».

«Этого было мало, Алекс».

«Нет, я устал. Слушай, напиши сам. Все эти гребаные журналисты так и делают, все равно».

Связь прерывается.